…Некогда было всадникам любоваться предвечерними видами прусского пограничья – еще более двух суток до варшавских предместий.
– В путь, – тронул поводья Григорий. – К сумеркам одолеем верст пять, а то и больше…
Пятидесятишестилетний Станислав Лещинский переносил путешествие с такой же равнодушной легкостью, как и почти вдвое младше его Григорий и Андли. Небогато одетые путники, ничем особым не примечательные, ночевали на шумных постоялых дворах – кому могло прийти в голову, или даже присниться, что один из путешественников – король, а с ним невероятная для простого смертного сумма денег. Два миллиона золотых, запрятанных в доспехи, между вещами, на теле, – такого не смог бы представить даже самый проницательный и находчивый разбойник. Ибо мало ли какой народ шляется по этим дорогам, с запада на восток и наоборот, вот если бы с купцом дорогие дилижансы, наполненные товаром телеги…
Ехали большей частью молча, ехали до упаду, пока сила была в жилах самых выносливых во всей Франции коней, зато при ночевке, за ужином, Лещинский мог отвести душу, расспросить Григория, так как знал: Орлик, вопреки молодости, объездил полсвета и навидался жизни да законов разных стран. Станислав Лещинский как раз дописывал книгу, которую считал особым делом своей жизни. «Свободный голос, обеспечивающий свободу» – такое название решил дать книге о будущих реформах в Речи Посполитой, которые он видел, которые мечтал осуществить. А к овеянному мечтой оставалось совсем немного – пересечь вражескую территорию и победить на выборах.
А в один из вечеров Лещинский сознался:
– Невероятно, мы вместе в такой непростой дороге, а между прочим, я с вашим крестным отцом Иваном Мазепой начал состоять в переписке и вести переговоры еще с 1703-го или, самое позднее, с 1704 года. Сколько же это было вам?
– Год, – ответил Григорий, – но не более, чем два.
– Вот и угадай судьбу. Как люди могут встретиться… Большое дело мы затевали – совместно создать свободное государство из трех свободных и неподчиненных государств – Литвы, Украины и Польши.
То ли воспоминания всегда навевают невольную грусть, то ли воспоминания какие-то невеселые набежали, только помрачнел Лещинский в момент.
– Расскажите, как умер Мазепа, – спросил внезапно.
Григорий на какой-то миг даже съежился от неожиданности, такие далекие годы были, как в позабытом сне. Но тот осенний вечер, даже если бы не было смерти крестного, семилетнему Григорию одинаково запомнился бы надолго. Над Бендерами 2 октября 1709 года нависли иссиня черные тучи, ливень немилосердно поливал городок и все вокруг, порывистый ветер хлестал водяными струями, слепил глаза и забивал дыхание, так что и два шага ступить было не под силу; от этого всепроникаюющего и беудержного ветра в дымоходе гудело жалобно-тоскливо, будто ненастье предчувствовало и предвещало близкую смерть.
– Светлейший гетман Иван Мазепа умер, – сказал в десять вечера Филипп Орлик, и Войнаровский провел ладонью по лицу, закрыв глаза покойнику. – Вестников в дорогу, гетманский флаг внести!
Через минуту на стенах Бендерской крепости грохнули печальным салютом пушки.
Такой похоронной процессии здешняя земля не знала ни до, ни после. Впереди ехал Карл Великий со своим генералитетом, за ним – уполномоченные послы дружественных государств, представительство турецкого султана, молдавские и валахские воеводы. Шестерка коней везла гроб, убранный бархатом и золотом оправленный, печальные мелодии играли попеременно шведские фанфары и козацкие трубы. Старшины несли гетманскую булаву, которая сверкала самоцветами, гетманский флаг и бунчук. В почетном карауле по обе стороны гроба ехали козаки с обнаженными саблями. Во главе украинской делегации – Филипп Орлик и Андрей Войнаровский, со склоненными флагами шли шведские королевские драбанты, янычары все в белом, завершали процессию украинские женщины, которые голосили, по давнему обычаю. А еще в печальной колонне было много армян, татар, поляков, отдававших честь памяти гетману.
Поскольку собравшиеся на похоронной процессии представляли много народов, Филипп Орлик прощальную надгробную речь произнес на латыни.
– Великий и знаменитый, оставшийся в седые лета без потомков и с огромным имуществом, он пожертвовал всем, чтобы выбороть волю своей Отчизне. Иван Мазепа видел для своего народа единственый путь – путь свободного развития. Ни войско, ни миряне не должны потерять на это надежды. Справедливым есть наше дело, а потому сообща позаботимся, чтобы справедливость победила! Вместе направим козацкие корабли к свободе!
Скромная, даже бедненькая церковь еще не видела, чтобы к ее стенам одновременно подошли православные, католики, протестанты, мусульмане, люди других конфессий, чтобы почтить грозного гетмана. Он воевал против турок и татар, немцев и русских, поляков и шведов, но они все пришли воздать должное памяти – в знак уважения к мужественному, мудрому и благородному человеку.
…Когда Григорий закончил рассказ, Лещинский долго молчал.
– Я мало знал покойного гетмана, мы состояли в переписке и поддерживали отношения в течение лишь шести лет, – сказал задумчиво, все еще словно пересматривая в памяти траурную процессию возле Свято-Юрского монастыря. – Но почему-то уверен: и годы пройдут, и изменится немало на вашей козацкой земле, но это имя будет в истории весомым.
И снова купец, дворянин и челядник неутомимой рысью мчались в Польшу. На удивление, путешествие скромных путиков прошло без приключений, вопреки отнюдь не скромным их деньгам и драгоценностям, и в конце концов Григорий подземным ходом провел Станислава Лещинського во французское посольство.
– Ваше Величество, челядник Эрнст Брамляк свою миссию выполнил, – кланялся Григорий с таким облегчением, будто снял из плеч трудную и неудобную, натиравшую тело и вдобавок весьма рискованную ношу.
– Польша и Франция благодарят вас и не забудут этого. Убедитесь, что это произойдет в скором времени.
За Францию и Украину
На таких прогулках по замковомум плацу Людовик XV отдыхал душой – вверху плывут себе беззаботные облака, на плацу хлопают крыльями голуби, то перелетая стайками с места на место, если кто-то встревожит, то снова мирно воркуя; уплывают, как эти невесомые облака, повседневная морока из-за строительства Парижа, женские интриги в замковых стенах, неожиданные и ноющие, как зубная боль, уплывают и растворяются где-то лукавство, подхалимство и неискренность придворных.
Тактично не нарушая молчания, чуточку на расстоянии сопровождают короля посол Франции в Варшаве граф де Брольи и руководитель королевской разведки.
– Итак, рассказывайте, как поживает солнечная Варшава, – отзывается в конце концов король. – Солнце раньше над Варшавой всходит, чем у нас, туманы, говорят, реже бывают…
– Ваше Величество, я уверен, что вы уже достаточно подробноно знаете о наибольшей нашей радости: коронация Станислава Лещинского прошла с блеском, – сказал граф де Брольи. – Должен только сделать акцент на огромном значении авторитета Примаса Польши, а в организации переезда – Григория Орлика. Думаю, что и головные наши боли в Варшаве, прежде всего восточного направления, вам тоже известны.
– Смею доложить, что к ним прибавилась еще одна, довольно неожиданная… – присоединился к разговору начальник разведки.
– Так, уже заинтриговали, – иронически улыбнулся король. – Может, Россия вытерлась пилатовым полотенцем, умыв руки от Польши? Или медведи все околели в сибирской тайге?
– О медведе как раз и речь. Только он не из далекой тайги, а из более близких батуринских козацких степей – о младшем Орлике речь идет. От доверенного лица, который давно уже стал нашим агентом, Станислава Мотроновского, дворянина достойной репутации, доходят тревожные вести. Орлик, говорится в донесении, играет в тройную игру – притворяется московским врагом, а на самом деле туда, по некоторым данным, доносит. И в Порте он свой из-за крымского хана, с которым дружен, поговаривают, с детских лет, да и в ваших глазах ищет доверия.
– А что вы, граф, скажете об Орликах? – насторожился король.
– Знаю давно. Достойные и нелукавые люди, – твердо ответил граф Брольи. – Ни в одном их поступке или действии я не вижу оснований усомниться.