– Не позволено, – стали поперек дежурные.
– У меня неотложное дело, – попробовал объяснить архиепископ.
– Не позволено, – повторила стража.
– Чем я хуже светлейшего князя? – не вытерпел наглости простолюдинов новгородский владыка. Все это его тем более бесило, что за время стремительного карьерного взлета архиепископ не раз помогал Меншикову. И Александр Данилович старался всячески угождать высокопоставленному душеприказчику и когда-то предупредительно смотрел в глаза авторитетному владыке.
Архиепископу Феодосию эта попытка приравнять себя к светлейшему князю обошлась весьма дорого…
Князь Меншиков на этом свете не видел равных себе – ни на востоке, ни на западе, ни на холодном севере, ни на жарком юге. До Бога далеко, а потому лишь император Петр мог быть выше его, да и то не намного. Сын конюха, продавец пирожков и булочек в Москве, которому повезло стать слугой Лефорта, который отнюдь не щедро платил копеечный заработок, зато щедро раздавал пинки и пощечины, теперь Меншиков вершил судьбы миллионов, одним движением брови мог наградить имениями или отправить под топор палача.
Владыка Феодосий знал эту черту характера Александра Даниловича, но не мог даже подозревать, что одно приравнивание сана архиепископа к положению недавнего продавца пирожков может стоить ему жизни.
Вскоре три архимандрита пишут донос о том, что архиепископ Феодосий произносил слова «противные и молчания не терпящие». 24 апреля Феодосия арестовывают и отправляют на допрос. Дальше все идет по привычной колее – недруги из церковной среды пишут нужные свидетельства («бранил весь российский народ «безумными нехристями, хуже турков и всяких варваров»). Понятное дело, дальше новгородский владыка пишет прошение о помиловании, раскаивается в том, что на мосту назвал часового, не пропустившего его во дворец, «дураком».
Тщетно надеялся новгородский владыка на помилование. Допросы «с пристрастием» пошли по второй кругу. И здесь архиепископ под пытками должен был вспомнить все свои «грехи» – особенно раскаивался в том, что перед тверским архиереем оговорился:
«На банкет во дворец пригласили только сенаторов, а членов Синода не пригласили, сейчас потчуют только сенаторов, а о духовенстве вспомнят, когда будет смута в народе…»
Итак, наказание не замедлило. Уже 11 мая был подписан императорский указ о ссылке владыки в далекий карельский монастырь в устье Двины.
Допросы других духовных лиц тем временем продолжались, и появлялся новый компромат. Синод «по высочайшему повелению» лишает Феодосия архиерейского и священницкого санов. Его посадили в камеру с маленьким окошком, не допустили к нему людей, а из пищи дали лишь хлеб и воду. Он выдержал от середины октября до 5 февраля – в этот день караульный фенрих Григорьев доложил губернатору, что арестант монах Федос упокоился.
Жестокость Александра Даниловича Меншикова во время уничтожения Батурина (в ХХ столетии на Нюрнбергском процессе такие дела квалифицировались как «преступления против человечества») объяснялась не только тщательным выполнением инструкции Петра І «Городки и деревни жечь без остатка, а людей рубит, а заводчиков на колеса и копья». Князь Меншиков, как он думал и в чем был убежден, испытал личное оскорбление от батуринцев, даже большее, чем от архиепископа Феодосия.
…Ворота крепко затворены, на стенах – стража. Четыре десятка пушек готовы в любую минуту разрешиться смертоносными ядрами… Иван Мазепа отъехал из Батурина, руководить обороной поручили полковнику Дмитрию Чечелю. Подальше от стен остановился роскошный рыдван, вокруг которого роился отряд всадников. Один из них отделяется от компании и, поднимая выль, скачет к воротам Батурина. Во всаднике по одежде узнают русского офицера.
– Э-ге-е-й! – кричит всадник, очевидно, выполняющий роль парламентера. – Батуринцы! Ваш город имеет честь принять высокого гостя! Светлейший Святого Римского и Российского государств князь и герцог Ижорский, генерал-губернатор губернии Санкт-Петербургской, кавалер орденов… Александр Данилович Меншиков!
Пока офицер, надрывая голос, пересчитывал польские, русские и датские ордена, батуринцы перебрасывались между собой насмешливым словом.
– Слышишь? Говорит «обжорский». И чего?
– Наверное, жрет много…
– И не обжорский! Ижорский!
Наконец офицер, заканчивая выкрикивать ордена и титулы, эаскашлялся.
– Жду ответа!
Старшина ответил сразу:
– Его милость гетман приказал нам к его возвращению никому не отворять ворот.
Всадник завертелся кругом на нетерпеливом коне и снова закричал:
– Светлейший князь Меншиков в последний раз требует впустить в город!
В голосе старшины зазвучал металл:
– У нас, в Батурине и в Украине, требует только наш гетман!
Князь Меншиков молча наблюдал за переговорами издалека, недоумевая неспешности батуринцев, а когда примчал офицер и доложил об отказе, побагровел и пригрозил в сторону Батурина крепко сжатым кулаком.
– Они дорого заплатят за это. Если будет кому платить.
Негодование батуринцев тем временем нарастало, закипало и готово было выплеснуться нежданным.
– Ты глянь, хозяин объявился!
– Какой он герцог? Булочник он московский!
– Топай в свой Петербург! И борзей!
Кто был с Меншиковым сначала, из потешных полков и стрелецкого бунта, тот имел представление о мстительности и реальности угроз князя. Когда стрельцов связали, то казнили их во время банкета. И когда уже палачи устали, то другие брались за топор. А Меншиков особо отметился.
– Двадцать голов, – докладывал он царю, – уже не головы, а капуста.
И еще была у князя одна черта, которая не покидала его в течение жизни: жадность к деньгам и богатству.
Вот что мы сегодня находим на сайте (htpp: rosculture.ru) «МК. Афиша. Федеральное агентство по культуре и кинематографии».
«Вор Петра Большого. Часть І»
«…он отличался неслыханной, безграничной тягой к стяжательству. Академик Павленко пишет о ней так: «Страсть к стяжательству затмевала рассудок и лишалала его всякой осторожности. С 1713 по 1725 гг., т.е. до смерти Петра, Александр Данилович непрерывно находился под следствием. Выпутываясь из однои неприглядной истории, тут же попадал в другую. Каждый раз каялся, уплачивал штрафы, давал царю клятвы «последние свои дни во всякой вам постоянной верности окончать и тут же ее нарушал».
Этот патологический ворюга, которому присвоили звание академика, хотя он до смерти так и не научился читать и писать, сумел похитить фантастические по тем временам средства Если такие фортели «наисветлейший» мог выкидывать под носом у императора, то что уже говорить о подвигах этого государственного преступника на Украине. Особенно отметился именитый казнокрад в «Почепском деле». За кровавые расправы с невинными людьми царь «подарил» Меншикову украинский город Почеп с окрестностями. Но жадность неграмотного «академика» не ведала границ, даже определенных царем-батюшкой, так что он грабил всех вокруг. Было громкое следствие (не от одного он просто откупился), но из всего этого вышел пшик – в казну сановный вор вернул едва ли шестую часть украденного.
Грабеж украинского народа приобрел такие размеры, что даже ширились слухи о возможном падении царского фаворита. На именины его супруги, брезгливо презрев приглашение, не пришло большинство тогдашних сановитых вельмож.
Русский историк К. В. Сивков приводит интересные данные о размере казнокрадства Меншикова, когда судьба наконец таки рассудила, что настоящее имя этого сановного и неграмотного академика – арестант.
К. В. Сивков отмечает, что поземельный доход Меншикова составлял 1 300 000 рублей в год. У ворюги конфисковали крестьянских душ 90 000, городов – 6 (Ораниебаум, Ямбург, Копорье, Раненбург, Почеп и Батурин), наличных денег – 4 000 000 рублей, в заграничных банках – 9 000 000 рублей, драгоценностей – на 1 000 000 рублей, золотой посуды – 105 пудов (свыше 1720 килограммов), а сведений о весе серебряной посуды даже не сохранилось. Уместно заметить, что весь бюджет России в 1724 году составлял по доходам 8,5 миллионов рублей (М. А. Сторчевой. «Основы экономики»).
То есть Меншиков награбил в несколько раз больше, чем весь тогдашний бюджет России. Причем пересчитали только денежную наличность, банковские вклады, взвешенное золото и т.д. А кто определит «рыночную стоимость» 90 000 крепостных душ, тех шести городов и неисчислимого количества сел?.. И когда воспевают деяния «полководцев» наподобие Меншикова, то людям на уши вешают обыкновеннейшую лапшу. Так как не благо «единой и неделимой» гнало этих профессиональных убийц и грабителей – они шли через кровь человеческую и охваченные пламенем города и села ради шкурной выгоды, лишь бы еще что-то «прирезать», «пришить», гнала их ненасытная жадность.