— Тут еще пришли скатерщики и ткачи, хотят сдать работу и получить новую пряжу.
— Зови всех их сюда, — заговорила веселее гетманша, заинтересовавшись сообщением покоевки, — да пусть и работу несут сюда.
Девушка вышла и через несколько минут возвратилась в сопровождении трех женщин и двух мужчин.
Вошедшие остановились у порога, низко поклонились гетманше и пожелали ей доброго здоровья.
— Спасибо, спасибо, — ответила приветливо гетманша и обратилась к пожилой женщине, повязанной намиткой. — А ну-ка, Кылыно, покажи, что ты там хочешь сделать с ковром?
— Да вот, ясновельможная, не знаю, какие обводы ему дать, какие ее мосць больше понравятся? Горпына, Хвеська! Распустите "кылым".
Девушки, державшие ковер, встряхнули его и, поднявши высоко, распустили перед гетманшей.
— Ох, лелечки, — вскрикнула с восторгом Саня, — да какой же он прелестный, да какой яркий!
— Тебе так нравится, — улыбнулась гетманша, — ну, так постой, мы тебе его в приданое дадим, ищи только жениха хорошего, справим "весилля", да повеселимся вволю!
— Эге, эге, — подтвердила старая Килина, — вот скоро минут Петровки, тогда и за "весиллячко". Пора уже, пора! Да и женихов нечего искать, сами придут, — диывчина, как зрелое яблочко.
Старики, пришедшие со скатертями и полотнами, также почтительно подтвердили это мнение.
Саня застыдилась; девчата рассмеялись; все собеседники и сама гетманша оживились. Пошли шутки и смех. Сане подбирали разных женихов. Гетманша уверяла, что мурза просит гетмана, чтобы он окрестил его и дал ему "пид зверхнисть" казацкий полк с "чорнявою" полковницей в придачу, а мурза гетману первый друг…
Саня отказывалась от мурзы, гетманша настаивала на том, что Саня не смеет отказываться от случая спасти хоть одну поганую душу.
— Да постойте, может найдется панне и лучший жених, — отозвался старый ткач, принесший гетманше на показ тонкие скатерти, — в городе говорят, что въехал сегодня полковник Богун.
— Богун?! — вскрикнула в изумлении гетманша. — Так он жив и здоров, вот уж не думала! Ведь он, говорят, после Переяславской рады совсем куда-то ушел.
— А вот теперь приехал, слышно, хочет у гетмана под булавой служить.
— Славный лыцарь, что говорить, славный на всю Украину, — покачала головой баба, — только он не такой… ни на дивчат, ни на молодиц никогда не посмотрит! Хоть самую первую "кралю" посади перед ним, а она ему все, равно, что стена.
— Что ж это, над ним заговор какой? — спросили разом и гетманша, и Саня.
— Заговор, заговор; говорят, он любил одну дивчыну, а она и скажи ему: "Поклянись ты мне, голубе мой, вот на этом святом кресте, что ты, кроме меня, никому своего сердца не отдашь". Он поклялся, а крест-то у ней не простой был, а с мощей святого угодника. Вот дивчына вскорости после того умерла, а он с тех пор никого и не может полюбить. Так ни одной женщины и не знает.
— Вот кого любопытно посмотреть! — вскрикнула с загоревшимися глазками гетманша, — неужели таки ни одной женщины не может полюбить?
— Не может, ни за что не может, — подтвердила старуха. Разговор перешел на различные случаи колдовства и заговоров. Тема была вечно новая и вечно интересная; каждый находил в своей памяти какой-нибудь изумительный случай могущественного чародейства.
— Да неужели же на него и отворота нет? — спрашивала с любопытством гетманша.
Ткачи уверяли, что нет, но баба Килина утверждала, что на всякий заговор есть свой отворот, только надо знать, как его употребить.
Тем временем гетманша с Саней рассмотрели ковер, выбрали для него кайму и пересмотрели принесенные гетманскими ткачами скатерти и полотна.
— Ну, это хорошо, — отложила гетманша в сторону готовые скатерти, — ты это, Саня, попрячь, а ты, бабо, "почастуй" их, выдай хлеба и всякой пшеницы, да тонкой пряжи на рушники, только смотрите, чтобы с червоными "перетычкамы" выткали.
— Гаразд, гаразд, ясновельможная пани! — поклонились, отступая, ткачи.
Баба со своими спутниками тоже направилась было к выходу, но, сделав несколько шагов, вдруг остановилась и, повернувшись к гетманше, произнесла живо:
— Ах, ты Матинко Божа, вот уж истинно старая голова, что дырявое решето, — ничего не задержится! Тут прибыли к нам в замок проезжие купцы с "крамом", просили, чтобы доложить твоей гетманской милости, пускать, что ли?
— Купцы с "крамом", а она еще спрашивает, пускать или не пускать! — вскрикнула радостно гетманша. — Ну, конечно, пускать скорей, скорей!
Баба с девчатами вышла, а гетманша заходила в приятном волнении по комнате.
— Купцы с крамом, а она еще спрашивает, пускать или не пускать? Глупая баба! — заговорила она. не то обращаясь к Сане, занятой складываньем принесенных скатертей и полотен, не то к самой себе.
"Тут не то что проезжим купцам, обрадовался бы всякому жиду, а то купцы! Ох, какие у них должно быть прекрасные товары! — думала гетманша. — И как раз ведь впору приехали. В Чигирине теперь не найдешь ничего, до ярмарки ждать далеко, а ей нужно бы новый кунтуш "справыть", да не мешало бы и шитые золотом черевички и новый кораблик, да, мало ли чего еще неотложно нужно? А может, у них и какие-нибудь чары найдутся. А? Вот если б на полковника Богуна, чтоб причаровать его? Баба говорит, что он ни на одну женщину не смотрит. Да неужели же ни на одну?
Гетманша подошла к висевшему на стене зеркалу и пытливо взглянула в него. Из глубины гладкого стекла на нее глянуло прелестное личико, обрамленное светлыми завитками волос, выбивавшимися из-под пунцового бархатного кораблика, украшенного драгоценными каменьями и золотым шитьем.
— Неужели же ни на одну? — повторила она снова с кокетливой улыбкой и вдруг, подбежав к Сане, схватила ее быстро за руки и, окрутившись на каблуках, воскликнула весело:
— Найдем, найдем чары и на Богуна!
— Ой, Господи! — вскрикнула Саня, подбирая разбросавшиеся по полу рушники. — Ну, что, если бы гетман вошел эту пору в светлицу?
— А что ж? Увидел бы, что я веселюсь. Не всем же сидеть, словно затворникам, в келье! Вот погоди, если вправду прибыл под наши знамена полковник Богун, так гетман задаст нам такой пир, что ну! Вот уж повеселимся, так повеселимся! А там еще прибудут посланцы из Варшавы, верно именитые магнаты. Хоть эти ляхи вороги наши, а такие пышные лыцари, каких среди нашего казачества и не сыщешь! Вот и пригодятся новые уборы!
В это время дверь отворилась, и появившаяся бабка Килина прервала радостные мечты пани гетмановой.
— Пришли "крамари", — объявила она и, отворивши дверь, впустила двух высоких и смуглых субъектов. Один из ник был старше, другой, еще молоденький мальчик, казался прислужником. Лица их были чрезвычайно смуглы, с широкими скулами, какого-то цыгано-армянского типа. Старшему можно было дать лет сорок на вид; у него был большой горбатый нос, тонкие черные усы и юркие глазенки орехового цвета. Одеты они были в какие-то синие куртки с большими серебряными "гудзямы", и опоясаны широкими поясами, поверх которых были надеты длинные синие жупаны. За ними слуги внесли два больших короба, завернутых в холстину, и, поставив их на полу, удалились из комнаты.
— Ясновельможной гетманше до веку здравствовать! — приветствовал развязно гетманшу вошедший, снимая шляпу отвешивая у дверей низкий поклон.
Ха! Да это ты, Горголя? — вскрикнула радостно гетманша.
— Сколько времени ты не был в наших сторонах!
— Много, много. С тех пор, как есаульша успела гетманшей стать.
— Где же ты был все это время?
— Где только нас Бог не носил, — заговорил весело словоохотливый торговец, становясь на колени и раскупоривая, при помощи мальчика, свой короб. — Были мы и на левом берегу, и за одним морем, и за другим, и в Польше, и в Неметчине, и в Туретчине, и в Песиголовщине.