Мазепа слегка подчеркнул последние слова и бросил на гетмана выразительный, а вместе с тем и вопрошающий взгляд. Бруховецкий играл кистями своего пояса, опустивши глаза.
— Ничего! — подумал про себя Мазепа, — как ты уж там ни прикрывайся, а я тебя проберу!
— Так вот, ясновельможный гетмане, думаю, что в словах их есть и правда, — продолжал он мягким и вкрадчивым голосом, — и в самом деле, размыслим: что мы такое Москве? Одна только польза и была ей с того, что доходы будут великие на казну идти, — а теперь вот народ кругом волнуется, мятежи затевает, не хочет стаций платить, того и гляди, большой огонь возгорится; опять и запорожцы еще гнев хана и турского султана на нее накличут! Какая же ей польза нас при себе держать? Сам, ясновельможный гетмане, посуди: не лучше ли ей променять Украину на Смоленск, на отчину свою? Да ведь это уже и не в первый раз чинится. Вспомни, не хотела ли Москва еще при гетмане Богдане Украину назад ляхам уступить, не заставила ли она его на помощь польскому королю выступить, и не смертельную ли обиду учинила она тем гетману? Да вот и лядские послы хвалились у нас, что отменно их в Москве принимали, говорили, смеючись, что льстят они снова Москву своим королевским престолом.
Каждое слово Мазепы, метко направленное, производило большое впечатление на трусливое сердце Бруховецкого, но он еще не сдавался.
— Будь, что будет! Ничто без воли Божьей не творится! — произнес он, придавая своему голосу самое доброе, самое покорное выражение. — Будем ожидать в смирении участи своей…
И подняв голову, он взглянул куда-то далеко поверх головы Мазепы и произнес тихим голосом:
— "Кая польза человеку, аще и мир обрящет, душу же свою отщепит!"
— Ох, ох! — вздохнул и Мазепа, подделываясь к тону Бруховецкого, — и душу свою не удастся нам спасти. Кому много дано, с того много и спросится. За народ придется пастырям ответ перед Богом давать. А какие у нас теперь гетманы и старшины пастыри? По истине они уподобляются тем пастухам, которые держат корову за рога в то время, когда другие ее доят.
Слова Мазепы затронули самую живую струнку души Бруховецкого; его алчную, жадную душу давно тревожила та оплошность, которую сделал он, пригласив на Украину воевод и счетчиков, и таким образом упустивши из своих рук большую часть своих доходов. Правда, надеялся он, что Москва вознаградит его за то сторицею, но на деле выходит другой расчет, и вот теперь слова Мазепы пробудили с новой силой его алчность и злобу.
XLIII
Мазепа продолжал смело дальше.
— Вот, гетман, ты "нарикаеш" на Дорошенко, будто он подсылает сюда своих людей, но верь нам, гетмане, что с вашей стороны бегут к нам по всяк час заднепряне и призывают к себе Дорошенко.
Удар Мазепы был верен. Бруховецкий знал уже сам, что весь народ склоняется к Дорошенко: он ненавидел его и боялся выступить против него. Каждое новое известие об успехах Дорошенко вызывало в нем бешеную ярость, а вместе с тем и ужас за свою судьбу.
А Мазепа продолжал дальше, наслаждаясь волнением, уже пробившимся на лице Бруховецкого.
— Да вот я ехал к твоей мосци, — кругом все ропщут и нарикают на тебя, будто это ты, ясновельможный гетмане, призвал сюда и воевод, и ратных людей.
Слова Мазепы были отчаянно смелы. В глазах Бруховецкого вспыхнула на мгновение какая-то бешеная ярость, но тут же погасла.
— Знаю, знаю, — отвечал он тем же смиренным голосом, — "возсташа на ня все сродники мои!" Но Господь знает, что не от меня все то пошло.
— Знаем и мы, пане гетмане, что тебя и всю старшину силой заставили в Москве подписать эти статьи, а теперь они, когда увидали, что плохо, так и валят на тебя всю вину.
Хитрые слова Мазепы подавали Бруховецкому остроумно и незаметно прекрасный предлог для оправдания себя. Бруховецкий только махнул сочувственно головой, как будто хотел сказать: "Ох, правда, горькая правда!" А Мазепа продолжал уверенно дальше, чувствуя, что ему уже удается овладевать понемногу хитрой, но трусливой душой гетмана.
— Так, ясновельможный, может думаешь ты, что Москва оценит твои заслуги? Ой-Ой! Правду говорит простая пословица: "По правди робы, по правди тоби й очи вылизуть в лоби". Сам посуди, не все равно Москве, какой на Украине гетман? Она обещала утверждать всякого, кого изберет рада вольными голосами. Против слов своих она не пойдет, значит и будет за всякого стоять. Народ кругом сильно волнуется. А если, чего упаси Боже, бунт? — Мазепа понизил голос и произнес, впиваясь глазами в лицо гетмана: — Вспомни, что было с Золотаренко и Сомко[30].
При этих словах Мазепы Бруховецкий невольно вздрогнул, на лице его отразилось худо скрытое беспокойство; он бросил на Мазепу быстрый подозрительный взгляд, как бы желая выведать, знает ли он истину. ]
Мазепа смотрел на него прямо, чуть-чуть насмешливо.
Смиренное выражение исчезло с лица Бруховецкого, глаза, трусливо забегали по сторонам.
"Что это, бунт? Заговор!.. Приверженцы Сомко и Золотаренко еще живы!.. Может, все полки уже передались Дорошенко и прислали сюда этого посланца, чтобы только посмеяться над ним! Что же будет с ним? Москва от него отступает, кругом бунты, волнения! Казачество передается Дорошенко! Татаре за него!"
Все эти вопросы промелькнули молнией в голове Бруховецкого. Но что же делать?! С минуту он молчал, как бы обдумывая, на что решиться, и затем заговорил с любезной улыбкой:
— Вижу я, пане ротмистре, что ты разумный человек, а потому не хочу скрывать от тебя горести души моей. Ты думаешь, вам одним мила отчизна? Ох, тяжко и мне видеть вопли и стенанья народа! Но что же я могу сделать для них? Поистине не знаю.
Едва уловимая улыбка промелькнула на губах Мазепы.
— Возврати все к прежним обычаям и вольностям нашим.
— И рада б душа в рай, да грехи не пускают.
— Когда нет своей достаточной силы, то можно поискать и сторонней, братерской…
— Ох, братья-то врагами стали.
— Упаси, Боже, от такого греха! Все мы — заднепровские казаки и гетман Дорошенко о том только и помышляем, как бы воссоединить матку отчизну нашу.
— Ох, ласковый пане мой, хотелось бы мне верить тебе, да только дивно мне одно, откуда у гетмана Дорошенко такая ласка и зычливость ко мне проявилась? Врагу твоему не даждь веры…
— Если его ясная мосць еще сомневается в моих словах, то вот письмо от гетмана Дорошенко, — произнес Мазепа, вынимая пакет и подавая его Бруховецкому.
Лицо Бруховецкого осветилось, какая-то хищная радость отразилась на нем. Он сорвал поспешно печать и развернул письмо.
В письме своем Дорошенко призывал его пламенными словами к делу освобождения отчизны, он указывал Бруховецкому на все те злоупотребления, которые тот допустил в своем гетманстве, и умолял Бруховецкого соединиться с ним. "Когда нет в христианстве правды, то можно попытаться оной у единоверцев, — кончал он свое письмо, — а я готов все уступить на пользу народа, даже и самую жизнь мою, но оставить его в тяжкой неволе и думать мне несносно".
Бруховецкий прочел письмо раз и другой и, медленно сложивши его, опустил в карман.
Теперь глаза его смотрели уже не молитвенно, а нагло и дерзко: видно было, что он не считал уже нужным скрываться перед Мазепой.
— Хе-хе! — произнес он с легким смешком, слегка потирая руки, — кто об этом не скорбит, добро бы и соединиться нам, только какая от этого польза будет отчизне? Трудно, пане ротмистре, двум одним делом править!
— Гетман Дорошенко уступает твоей мосци булаву, чтобы ты был единым гетманом над всей Украиной.
Глаза Бруховецкого как-то алчно вспыхнули.
— Рад слышать такие слова, только смущает душу такое доброхотство ко мне гетманово. Ох, никто бо плоть свою возненавидит, но питает и греет ю!..
Мазепа посмотрел на сытое и наглое лицо гетмана, и гадливое чувство шевельнулось у него в душе.
— У, гадина, — подумал он про себя, — так ты, кроме своей корысти, и уразуметь ничего не можешь! Лишь бы стации с отягченного народа не на Москву, а на твою персону!