Несколько минут Мазепа не мог оторвать глаз от этой мрачной, величественной картины; наконец, он перевел свой взгляд на Марианну.
Она стояла к нему в пол-оборота и, опершись рукой о перила площадки, очевидно также любовалась раскрывшеюся перед ними картиной; глаза ее смотрели вдаль на синеватые зубцы соснового бора, окружавшего горизонт, холодный ветер свевал со лба тонкие пряди прямых черных волос, губы ее были плотно сомкнуты, на лице лежало гордое и властное выражение.
Погруженная в свои мысли, Марианна словно забыла о присутствии Мазепы.
XL
— Какое отменное место для замка! — произнес Мазепа. — Натура как бы нарочито устроила такое неприступное место.
— Это правда, оно и само по себе было хорошо, но мы еще много исправили его и сами, замок теперь действительно неприступен, да и дорогу к нему не всякий отыщет, — ответила Марианна, повернувшись к Мазепе, — но нам и нельзя жить иначе, — пояснила она, — отец стареет, а ворог ведь не спит.
— А если отца не станет?
— Что ж, все в воле Божьей.
— Неужели же ты думаешь оставаться здесь одна?
— Я не одна, у нас есть своя "компания", казаки все преданы мне.
Мазепе захотелось познакомиться еще ближе с этой странной девушкой.
— Скажи мне, Марианна, если это только не тайна, обратился он к ней, — давно вы живете так?
— Нам не в чем крыться, — ответила девушка, — живем мы здесь с тех пор, как Бруховецкого избрали на гетманство. Отец мой поставлен был полковником еще самим гетманом Богданом. Он был с Богуном, Кривоносом и другими против "єднання", но Переяславские пакты и слово самого гетмана успокоили его. Когда же после смерти гетмана Богдана на гетманство стали вступать всякие предатели и "зрадныкы", отец мой громко вопил против них; также противился он, не скрываясь, и избранию Бруховецкого, но хитростью и коварством Бруховецкому удалось достичь своего; тогда он первым делом отставил отца от войска и велел отдать свой полковничий пернач, но отец ответил ему: "От того войска, в котором ты стал головою, я сам ухожу, но пернач, врученный мне самим гетманом Богданом, не отдам его конюху". Бруховецкий хотел тут же схватить батька, но побоялся казаков, так как все казаки любили батька. И вот с тех пор и живем мы в нашем замчище. Сколько раз уже пробовал Бруховецкий поймать батька, да боится наступить на нас с войсками открыто, а тайно, "зрадныцькым" своим обычаем, — не может взять.
— Но скажи же мне, Марианна, вот отец твой говорил, что Бруховецкий ищет и тебя: как же ты не боишься удаляться так далеко, как вот в тот раз, от замка?
— Потребы вызывают меня.
— Все это так, но если в замке ему трудно добыть вас, то в лесу или в поле это не составит большого труда.
— Мы остались здесь, на левом берегу, не для того, чтоб только уберечь свою жизнь в этом неприступном замке, — ответила гордо девушка, — а для того, чтобы спасать жизнь отчизны.
— Одначе, — возразил Мазепа, — если искушать так фортуну, то отчизна может остаться без верных детей.
— А если каждый из нас станет думать об этом, то она останется навеки со связанными руками. Вспомни, казаче, ты сам мне говорил подобные слова вчера, когда я уговаривала тебя не ехать к Бруховецкому, — улыбнулась девушка.
— Так, Марианна, но ведь для этого есть казаки, закаленные в битвах, а девушка…
— Разве мать должна быть сынам дороже, чем дочерям? — перебила его Марианна, устремляя на него вспыхнувший взгляд. — Когда душегуб наступает на горло матери, тогда и дочери вместе с сынами бросаются на защиту ее. Украинки всем доказали это и в Буше, и в Трилисах[27].
— Ты права, Марианна, — согласился Мазепа, — но вот ты говоришь о матери, а твоя мать…
— У меня ее нет! Она погибла с другим жиноцтвом в Трилисах, но если бы она и была жива, она бы не остановила меня никогда, как не остановила 6 и я ни своих сынов, ни своих дочерей!
Каждое слово девушки увлекало Мазепу все больше и больше. Он видел много мужественных и отважных женщин, его собственная мать своим мужеством превосходила многих, но подобной Марианне он не встречал никогда. И невольно, не замечая того, поддавался он обаянию всего ее страстного и гордого существа.
А Марианна продолжала между тем:
— Да, не остановила б и своего единого сына, если бы жизнь его нужна была для блага отчизны. Вот вчера, пока я еще не знала, зачем ты хочешь ехать к Бруховецкому, я сказала тебе — не езди, а теперь говорю — поезжай! Говорю — поезжай, хотя и знаю, что там ты можешь погибнуть. Только об одном я хотела просить тебя: обещай мне, что на обратном пути ты заедешь к нам.
Мазепа смешался; ему вспомнилось обещанье, данное Дорошенко, затем Галина, но Марианна не дала ему ответить.
— Я знаю, что ты будешь торопиться в Чигирин, но если сам не сможешь, тогда пришли гонца, чтоб дал нам знать, что ты вернулся благополучно… потому что… если с тобой случится в Гадяче "прыгода"…
— Если случится "прыгода"? — переспросил Мазепа.
— Я подумаю о твоем спасении.
— Ты? — вскрикнул Мазепа. — Ты, Марианна, когда знаешь, что Бруховецкий сам ищет тебя?
— Что ж, — ответила спокойно девушка, — я буду не одна.
— Прошу тебя… — попробовал было возразить Мазепа.
Но Марианна остановила его.
— Оставь! Не говори! — произнесла она строго, — ты спас мне жизнь, но дело еще не в том, а в том, что ты должен жить. Да, должен, — повторила она настойчиво, — потому что после гетмана Дорошенко никто, кроме тебя, не достоин быть гетманом на Украине.
— Что ты говоришь, Марианна! — вскрикнул Мазепа, вспыхнувши невольно от неожиданных слов девушки.
— То говорю, что думаю, — отвечала твердо Марианна. — Я видела многих лыцарей, есть у нас такие, которые, быть может, и превосходят тебя и в отваге, и в воинском искусстве, но другой такой головы, как у тебя, — я не встречала ни у кого. Тогда еще в лесу ты показался мне не таким, как все остальные, но я думала тогда, что ты польский пан, теперь же, когда я знаю, что ты наш, — ты стал дорог мне.
Мазепа смешался: никогда еще в жизни он не слыхал таких слов. Он — гетман… он дорог ей… Он решительно не знал, как отнестись к этим словам, — как к шутке? Но нет, девушка говорила совершенно серьезно… оспаривать, благодарить за лестное мнение? Но нет, он чувствовал, что все это было бы уместно в каком-нибудь варшавском салоне, но здесь это было бы и глупо, и смешно; он стоял взволнованный, смущенный. "Прежде я думала, что ты польский пан, теперь же, когда я знаю, что ты наш, ты стал мне дорог", — повторил он про себя слова Марианны, и вдруг в его сердце закипела обида: кто же это смел говорить Марианне, что он польский пан, кто это выдумал нарочито, чтоб отвлечь от него внимание девушки? ''
— Марианна! — произнес он вслух. — Отчего ты могла подумать, что я польский пан? Вчера ты нечаянно обмолвилась и сказала, что тебе сказали это? Скажи, кто был тот напастник мой?
Брови Марианны нахмурились.
— Зачем тебе знать это? — произнесла она сурово, — я сама так подумала, — и, круто оборвав свою речь, она прибавила, одначе, пойдем, сниданок уже на столе.
Мазепа последовал за нею.
Они молча дошли до дому и, пройдя через большую светлицу, прошли в трапезный покой. Полковник был уже там, но не один, вместе с полковником сидел еще высокий, белокурый казак в дорогой одежде, в котором Мазепа сейчас же узнал красивого спутника Марианны; казак, видимо, тоже узнал его сразу. Он поднялся с приветливой улыбкой навстречу гостю, но в пристальном взгляде, брошенном им на него, а потом на Марианну, Мазепа уловил что-то неприязненное, подозрительное.
— Га, уже поднялся, — приветствовал Мазепу полковник, — где ж это ты водила его, доню?
— Показывала ему наше замчище.