Так зашел он в другой шинок и в третий, и всюду его постигала та же неудача. Однако он решил еще раз попытать счастья и зашел в один из лучших шинков города, находившихся под городской ратушей, но здесь его ожидало еще худшее разочарование.
В шинке, кроме хозяина, был всего только один посетитель, степенный пожилой горожанин, ведший беседу с хозяином. Горожанин доказывал хозяину, что чаровница гораздо страшнее колдунов и что вообще нечистая сила охотнее входит в сношения с женщинами; хозяин охотно соглашался с ним. Но и этот разговор скоро прекратился; горожанин допил свое пиво, распрощался с хозяином и вышел из шинка.
Раздосадованный Мазепа собирался уже тоже последовать его примеру, когда входные двери распахнулись от чьего-то сильного толчка и в шинок вошли два казака в богатых кунтушах и жупанах. Судя по их сердитым лицам и резким движениям, Мазепа заключил, что они взбешены чем-то до последней степени; в душе его шевельнулась надежда услыхать от них что-нибудь, а потому он отодвинул поспешно от себя наполовину опорожненную кружку и, склонившись головой на руки, постарался изобразить сильно опьяневшего человека.
Прибывшие потребовали венгржины, за которой хозяину пришлось выйти из хаты.
Осмотревшись подозрительно кругом и увидевши только одного пьяного человека, первый обратился вполголоса ко второму:
— И ты "певен" в том?
— Еще бы! — отвечал тот. — Вот только что говорил с ними, вчера вернулись из Москвы.
— Ну?
— Не ну, а но, да не цоб, а цабэ![28]
— Как так?
— А так. С ляхами, чуешь, "панькалысь", "трактовалы" их, как наилучших гостей, а гетману передали строгий наказ, чтобы жил с воеводами в мире, а на допросы их: правда ли, мол, что и Левобережную Украину отдадут ляхам, — отвечали им так, что гетману-де и всей старшине казацкой смотреть войско и его снаряды, а о войне и мире не хлопотать, в наших же договорах с ляхами написано то, что ладно, а на худо никто не пойдет. А для того, чтоб наши люди никакого страха от ляхов не имели, пришлем мы еще вам десять тысяч стрельцов и ратных людей и они учнут рядити народом и жаловать его.
— Ну, что ж теперь он? — произнес первый, понижая голос.
— Роет землю! Да о нем что! "Катюзи по заслузи!" Вот нам надобно поразмыслить, как свои души уберечь.
— Да как же? Что тут придумаешь?
— Есть способ, — понизил голос второй собеседник и, нагнувшись к первому, произнес совершено тихо, — переменить "покрышку".
В это время послышались шаги хозяина; собеседники умолкли.
Но Мазепе больше ничего и не нужно было; подождавши, пока они распили молча свою пляшку венгржины и вышли из шинка, он также встал и, довольный донельзя приобретенными им сведениями, отправился по направлению к дому Варавки.
Было уже позднее время; давно уже прозвонили на гашенье огня[29], а потому все двери и ворота горожан были уже заперты крепкими запорами, но эта пустынность не смущала Мазепу.
— Итак, я приехал в самую счастливую минуту, — рассуждал Мазепа, шагая по темным узким улицам, — гетман раздосадован, обижен и напуган. Ха, ха! Подуло сибирным ветерком! Все это на руку! Отлично, отлично! Пожалуй, он поверит, что Москва хочет отдать правый берег ляхам! Что ж, и то гаразд! Ай да гетман-боярин, думал, что зажил вон до какой суды да славы, а выходит, что брехней-то свет пройдешь, да назад не воротишься!
С такими веселыми мыслями Мазепа вернулся в дом Варавки и тотчас же заснул крепким и глубоким сном.
XLII
Утром, едва только Мазепа проснулся, к нему вошел Варавка и сообщил ему результаты своих вчерашних хлопот.
Он уже был в гетманском дворе, виделся там с одним своим родичем, который служит "сердюком" у гетмана, помазал, где нужно было, — не помажешь ведь, так и не поедешь, — и устроил так, что Мазепе можно будет увидеться сегодня с гетманом, только после обеда, так как с утра гетман отправляется к обедне. У ворот гетманских Мазепу будет поджидать тот же родич и проведет его к гетману. До этого же времени Варавка просил Мазепу не показываться на улицах, чтобы еще, храни Господь, не вышло чего.
— Только удастся ли тебе "уланкать" что-нибудь у гетмана, — заключил он, — все время, говорят, в наизлейшем гуморе пребывает.
Но Мазепа только улыбнулся на последнее замечание старика, поблагодарил его за хлопоты и согласился на его предусмотрительный совет.
Еще задолго до назначенного времени Мазепа занялся своим туалетом. Надевши под атласный жупан тонкую металлическую кольчугу, он набросил сверх него еще дорогой, парчовый кунтуш, опоясался широким турецким поясом, прицепил золоченую саблю, заткнул за пояс великолепные пистолеты и дорогой турецкий кинжал.
Осмотревши себя и решивши, что вид его довольно внушителен, Мазепа приказал казакам седлать своего лучшего коня.
Все это делал он в каком-то нервном волнении. Мысль о предстоящем свидании с Бруховецким ни на минуту не оставляла его, но и боязнь за свою жизнь беспокоила его. — Как встретит его гетман? Удастся ли ему убедить его или природная трусость Бруховецкого удержит его от рискованного шага? Вот какие вопросы волновали его.
Когда Варавка вошел в светлицу, то не узнал в преобразившемся красавце-казаке того молодого крамаря, каким к нему приехал Мазепа.
Наконец, все было готово.
Мазепа приказал на всякий случай своим казакам быть готовыми всякую минуту к отъезду и, вскочивши на коня, отправился в Вышний город.
У замковых ворот его остановила стража, но узнавши, что он едет к гетману, пропустила его. Хотя гетманский дом и находился внутри замка, но был также огражден высокой каменной стеной с башнями и подъемными воротами. Здесь у ворот стояла гетманская стража, разодетая в богатые одежды. Мазепе приказали сойти с коня и, оставивши его за воротами, идти пешком во двор гетмана. Родич Варавки, молодой сердюк, уже поджидал его здесь и провел его через двор в гетманские покои. И двор, и великолепный будынок гетмана, все это промелькнуло как-то незаметно перед глазами Мазепы, охваченного только одной мыслью о предстоящем свидании, одно только обстоятельство обратило на себя его внимание — это множество "вартовых", охраняющих каждый вход и выход в стене и в доме.
Пожелавши Мазепе успеха в его прошении, молодой сердюк вышел из светлицы.
Мазепа остался один; слышно было, как за дверями комнаты говорили двое часовых, но Мазепа не слыхал ничего… Так прошло с четверть часа.
Но вот дверь поспешно отворилась; из-за нее показался молодой сердюк и, шепнувши Мазепе: "Гетман!" — поспешно скрылся за дверью. "1
Мазепа услыхал приближающиеся издали тяжелые шаги.
При звуках этих шагов волнение его исчезло сразу. Он ощутил в своей груди то чувство, которое испытывает боец, остановившийся перед началом боя против своего противника. Волнение, мысли о будущем, сомнение в своих силах — все исчезло. Внимание и зрение напряжены до последней степени, перед глазами только острие шпаги противника, — мир не существует.
Но вот двери распахнулись, и в комнату вошел Бруховецкий.
Одним быстрым взглядом Мазепа окинул и фигуру, и лицо гетмана. Это был человек лет тридцати с лишком, среднего роста. Лицо его, видимо, было прежде красиво, но терь излишняя тучность делала все черты его расплывшимися. Голова гетмана была подбрита, черные волосы подстрижены кружком, белые, словно мучные, щеки его были также тщательно выбриты, а небольшие черные усы тонко закручены на польский манер. Видно было, что при нужде это грубое, надменное лицо могло принимать самое почтительное, скромное и любезное выражение.
Тяжелую, тучную фигуру гетмана облекал парчовый кунтуш, затканный крупными красными цветами, и желтый атласный жупан. Пуговицы его жупана сверкали жемчугом и самоцветами. Пальцы гетмана горели драгоценными перстнями. Во всех движениях его видны были презрительная грубость и спесь низкого человека, вознесенного так неожиданно судьбой.
Увидя Мазепу, гетман слегка опешил: наружность Мазепы, его спокойный уверенный вид и дорогое убранство произвели на него некоторое впечатление. Он ожидал встретить какого-нибудь робкого просителя относительно мельницы, рощи, или какого-нибудь угодья — и вдруг какой-то знатный неизвестный ему казак, а может, и шляхтич?