На башне теперь стояла его мать, опершись рукой на длинное горло "гакивныци", и следила своим зорким взором за удаляющейся фигурой сына. Мазепа сбросил шапку и махнул ею несколько раз. Приветствие его было замечено, так как из окна башни высунулась рука и также махнула белым платком.
Несколько раз оглядывался Мазепа и все еще видел свою мать.
Было еще раннее утро, когда на пятый день своего путешествия Мазепа прибыл наконец в Чигирин.
Первое, что поразило его в замке — это множество татар, а также турецких янычар, сновавших по замковому двору: одеты они были в дорогие одежды; догадаться было легко, что они составляли свиту каких-то знатных особ. К гетману было еще рано являться, а поэтому, устроив своих люде, Мазепа первым долгом отправился к Кочубею.
Молодой подписок гетманский сидел еще в своей светлице и старательно занимался бритьем своего полного подбородка, но при виде Мазепы он быстро вскочил с места и веселым возгласом: "А, пане ротмистре, слыхом слыхать, видом видать! — заключил Мазепу в свои объятия. — Ну что, нашел свою казачку-наездницу?
— А, ну ее! — усмехнулся Мазепа, отирая с лица следы мыла, оставшиеся от дружественных поцелуев Кочубея. — Расскажи-ка мне лучше, что это у вас здесь новенького, откуда з гости в белых намитках?[24]
— А вот садись, садись, пане-брате, — все расскажем, засуетился Кочубей, предлагая гостю место.
Через несколько минут собеседники сидели друг перед другом за двумя келехами подогретого пива; на тарелке подле каждого из них лежали еще тоненькие ломтики черного хлеба, поджаренного в масле.
— Вот видишь ли, без тебя тут у нас переделалось немало дел, — говорил Кочубей, отхлебывая маленькими глотками теплое пиво. — Хотя ляхи и заключили мир в Стамбуле, да "пиймалы облызня"[25] в Бахчисарае.
— Я так и знал.
— Еще бы, сухая ложка, говорит и наша пословица, рот дерет, а они вздумали татарву "обицянкамы" кормить! Другая новость не хуже этой: Москва велела Бруховецкому, пока что, вместе с запорожцами татар воевать: думала верно, что налякает этих голомозых и те запросят миру, а оно вышло не так: голомозые решили лучше побрататься с нами, да ударить разом на общих врагов. Гетман присягнул перед ханом, что не будет служить ни Польше, ни Москве, а вместе с ордою воевать станет и ляхов, и москалей. За это и хан обещал нам прислать тридцать тысяч орды, со своими братьями — султаном Нурредином, Мамет-Гиреем и Саломет-Гиреем.
— Вот оно что! — протянул Мазепа, — значит татары на союз уже согласились.
— И магарыч запили.
— А что же думает теперь гетман?
— А этого не знаю, — говорят, думает разделить войско на две части. Да он посылал за тобой?
— Посылал.
— Ну, значит, ты ему на что-нибудь особое надобен.
— Гм… гм!.. — Мазепа подкрутил свой ус и произнес, смотря в сторону: — Что же еще нового?
— А вот приезжал опять Самойлович… Говорю тебе, Мазепа, дело между ним и гетманшей уже будто не на жарт идет.
И Кочубей передал Мазепе, как приезжал Самойлович, как он снова сидел по целым дням у гетманши, как сама гетманша стала вдруг весела и довольна, а "выхованка" ее Саня загрустила, словно в воду опущенная: она-де хоть и простая девушка, но с добрым сердцем и гетману предана.
Еще много новостей передавал Кочубей Мазепе, последний слушал его рассеянно: теперь его занимал вопрос гораздо большей важности. Зачем призвал его так экстренно Дорошенко? Примет ли он его предложение или нет, и может ли выйти что-нибудь из задуманного им, Мазепою, дела?
Попрощавшись с Кочубеем, он отправился в самый замок. В приемном покое он увидел важного турецкого агу и одного из татарских мурз, свиты которых, очевидно, и встретились ему во дворе. Гетман встретил Мазепу чрезвычайно радостно.
— Ну, любый мой ротмистре, — произнес он приветливо, указывая Мазепе на место против себя, — теперь настало тебе время оказать великую услугу отчизне и показать нам свой светлый разум и "эдукацию".
Мазепа поклонился на ласковые слова гетмана, а гетман продолжал дальше:
— Татары вступили с нами в союз, и теперь, пока они не прибыли сюда, есть еще время попытаться затянуть в этот союз и Бруховецкого. Я хочу послать тебя к нему, если тебе удастся убедить его, — ты будешь мне дороже родного сына.
— Ясновельможный гетман, — ответил Мазепа, — верь, что если б ты и не давал мне этого лестного обещания, я попытался бы употребить все, что только было б в моих силах, для этого. Но теперь, клянусь тебе, если у Бруховецкого есть хоть немного смысла, он согласится на нашу пропозицию.
— Да поможет тебе Бог! Ты передай, что я готов ему уступить свою булаву, лишь бы Украина соединилась под одной рукой. Не для приватной моей пользы, не для высших гоноров, — заговорил он с волнением, — не для каких-либо прихотей, но для общего добра матки моей, бедной Украины, для всего войска запорожского и всего народа нашего, — хочу я этого соединения. Я не ищу войны и крови: мира хочу отчизне и для нее готов пожертвовать всем.
Долго еще беседовал Дорошенко с Мазепой, и этот разговор, казалось, сблизил Мазепу еще больше с гетманом. Кроме переговоров с Бруховецким, Дорошенко поручил Мазепе непременно повидаться с одним из опальных полковников Бруховецкого Романом Гострым, который собственно и заправлял тайно всем восстанием на левом берегу; ему нужно было передать листы, универсалы, оружие и деньги. Кроме того, гетман просил Мазепу останавливаться по возможности в больших городах и привлекать к себе горожан. Внешней причиной для посольства к Бруховецкому решено было выставить просьбу Дорошенко, чтобы он отозвал от берега полки и не чинил бы никакой зацепки правобережным людям.
— Помни только одно, — сказал на прощание Мазепе Дорошенко, — Бруховецкому не верь ни в чем; он тебя одарит с головы до ног, а потом увидишь, не только что дары свои, не и душу твою у тебя отберет.
— Есть у меня с собой всегда верный товарищ, — ответил Мазепа с улыбкой, ударяя по эфесу сабли.
— Этого мало; скажи, есть ли у тебя верные люди, готові каждую минуту полечь за тебя?
— Я привез с собой десять душ с дидом своей "власной" компании.
— Гаразд. Так помни же одно, Мазепа, тебе мы поручили дело величайшей важности. Орда прибудет к нам после Покрова, я буду ждать от тебя известий, не начиная военных действий, а поэтому и буду терять дорогое время: не "гайся" же нигде и спеши скорее сообщить мне о решении Бруховецкого. Если же с тобой что случится — все мы в воле Божьей — постарайся дать мне как-нибудь знать про твою пригоду, и я полечу с орлятами на выручку…
Мазепа обещал все исполнить, как хотел гетман. Дорошенко предложил ему взять еще с собою для большей безопасности несколько душ из чигиринской надворной компании, но Мазепа с поспешностью отклонил это предложение: в этот раз он решил уже непременно заехать на хутор к Галине, а потому с замковыми людьми это было бы для него неудобно.
— Ну, так с Богом! — сказал Дорошенко, обнимая его на прощанье. — Помни же, Мазепа, что удастся твое посольство, — и отчизна избавится от великого кровопролития, а нет…
— Жизни своей не пожалею для этого, — произнес твердо и решительно Мазепа.
— Верю! — ответил ему Дорошенко и горячо пожал его руку.
Сборы Мазепы были недолги; получивши все необходимое из гетманской канцелярии, он в тот же день выехал из Чигирина. Решение заехать в этот раз на хутор к Галине теперь окончательно окрепло в нем, а потому, вместо того, чтобы ехать прямо к берегам Днепра, он решил сделать раньше большой крюк и заехать в дикие поля; проводника ему не надо было брать с собою, так как старый Лобода знал поля, по его выражению, как свою собственную ладонь, а потому, отъехавши на порядочное расстояние от Чигирина, путники повернули прямо на юг. Крепкие сильные лошади уносили быстро наших путников от Чигирина в степи.